На несколько мгновений закружилась голова. Я присел на стул, держась за столешницу. Задышал ртом глубоко и ровно, и дурнота потихоньку сошла на нет.

Я абсолютно ничего не мог понять, уму было не за что уцепиться, потому что не находилось никаких подсказок. Но кое-что я все-таки уловил.

То, что влип гораздо мощнее и глубже, чем представлялось каких-то две минуты назад.

Некоторое время я сидел на скрипучем деревянном стуле в одежде бомжа, в портянках и берцах, и не мог набраться смелости встать и выйти из комнаты. Не был готов увидеть правду.

Потом все же решился. Поднялся и подошел к окну. Выглянул.

Сразу за окном росли низкие кусты, за ними вздымался пологий зеленый склон, по которому змеилось несколько вымощенных камнями тропинок. Наверху склона пролегал трехметровый забор из ржавой решетки, со спиралью колючей проволоки наверху. На заборе висел кусок фанеры, на котором темнела надпись, сделанная от руки.

Расстояние до этой вывески было немалое, и сама надпись выцвела на солнце, но я ухитрился разобрать небрежно начертанные буквы.

“ПОГАНОЕ ПОЛЕ”.

Глава 2. Знакомства, приятные и не очень

Я отошел от окна и схватился за голову. Потом забегал по свободному пространству между столом и капсулами, стуча жесткими подошвами берцев по цементному полу.

Это куда ж меня закинули?

Допустим, меня усыпили и отвезли в какую-то глушь, где проводятся извращенные опыты над людьми, – возможно даже, в некий лагерь-поселение для пожизненных заключенных. Над ними можно, в принципе, какие хочешь эксперименты ставить, не выйдут, не расскажут – у нас страна бесконечных возможностей, замутить можно любую дичь при желании, и даже опытные “сидельцы” (а они известные “писари”, как известно) не пикнут.

Но тогда что это за журнал, где указано, что у меня состоялся какой-то квест к буржуям на двенадцать часов с выбором опций по собственному желанию? Как-то не вписываются эти камеры и квесты в гипотезу о глуши и лагере-поселении!

И почему 82-й год?

Эй, а если я сейчас сплю под наркозом, и это все тупо мерещится? Я пощипал себя за руку, огляделся, присмотрелся, прислушался, принюхался – ни в каком сне не бывает такой отчетливости и реалистичности... Снаружи слышно пение птиц и какой-то отдаленный грохот, будто работает экскаватор, я отчетливо различаю шорох своей одежды, стук подошв, свое тело ощущаю распрекрасно. Так бывает во сне? Знакомые с опытом употребления веществ болтали, что реальность в трипах не отличить от реальности нашей, натуральной, поэтому многие из таких “опытных” и считают нашу Вселенную симуляцией. Я попытался сосчитать до десяти, протер глаза, пощупал холодный металл капсул. Да неужели в наркоманских и наркотических видениях бывает вот такая реалистичность?

Нет, как-то не верится в наркотическую матрицу.

А если я попал (совершенно фантастическое предположение) в прошлое?

Но тогда почему в прошлом присутствуют высокие технологии в виде этих камер и ноута? Почему помещение выглядит так убого? И когда успели изобрести машину времени? Нет, глупости.

С раскаленными извилинами я двинулся к большой двери напротив окна, – наверняка она вела куда-то наружу. Открыл дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который собирался войти.

– А ты чего, выбрался, что ль? – удивился мужичок лет пятидесяти, невысокий, коренастый, с седой щетиной, в черной тюбетейке, как у старых советских академиков. Хотя в целом сей субъект на академика никак не тянул, на тракториста-колхозника разве что. Одет он был в рубаху вроде моей, с жилеткой поверх, и просторные почти что шаровары, заправленные в затоптанные, явно самодельные кожаные ботинки. Штаны эти держались на широком армейском ремне, который тоже выглядел так, словно его носили, не снимая, лет тридцать. – А я-то думаю, кто там топает? Из квеста выкинуло?

Я уставился на него.

В мире есть плохо совместимые вещи. Например, молоко и немытые огурцы. Или колхозный тип наподобие того, что стоял передо мной, и слово “квест”.

От неожиданности я пробормотал:

– Ага, выкинуло...

Мужичок улыбнулся, продемонстрировав штук десять стальных зубов и столько же желтых, прокуренных и кариозных. Больше зубов во рту не обнаруживалось.

– Ну, ничего, не переживай, Олеська, шесть часов за тобой остались, проиграешь их в следующий свой выходной. Детинец, как говорится, гарантирует.

“Какой детинец?” – чуть не брякнул я и увидел на жилетке мужичка прямоугольный кусок светлой ткани, на котором было вышито темными нитками “Григорий Павлов, квест-зал”.

– Пойдем, – сказал Григорий Павлов, – я тебя запишу в журнал досрочников, чтоб ты в следующий раз без проблем отыграл свое. На следующей неделе Селиван дежурит, а он знаешь ведь, какой! Стерва в мужском обличье! Не докажешь ему ничего без бумажки!

Он хихикнул и подмигнул. Я выдавил улыбку – пока старался ничем не выдать, что вообще не в курсе, где я и что здесь забыл. Григорий вел себя так, словно давно меня знает и относится хорошо, не стоит с ним портить отношения. К тому же я был не в таком состоянии, чтобы что-то внятно изрекать. Надеялся лишь, что Григорий сам проговорится и хоть как-то намекнет на то, что вообще происходит.

По всему выходило, что я пребывал здесь некоторое – возможно, немалое – время и со многими перезнакомился. Во всяком случае, с Григорием Павловым и стервой в мужском обличье по имени Селиван. А потом забыл. То есть меня настигла амнезия. А я-то обрадовался, что все помню! Похоже, что далеко не все.

Или это розыгрыш?

Григорий повернулся и вышел в длинный коридор с двумя рядами дверей, плохо освещенный редкими лампами. Я поперся следом и увидел за одной из открытых дверей точно такое же помещение, из которого только что выбрался, с тремя камерами, столом и стулом. Оказывается, здесь этих квест-камер полно! Григорий дотопал до своего места дежурного – за невысокой деревянной стойкой скрывался массивный стол и продавленное кресло. Дежурный с кряхтением уселся и раскрыл еще один журнал, потолще того, что в комнате с камерами. Взял толстую перьевую ручку, открутил крышку на заляпанном флаконе с чернилами, обмакнул перо, начал со скрипом выводить строчки. И стол, и стойка, и весь коридор в целом нуждались даже не в срочном капитальном ремонте, а сносе. Все здание надо тупо разбирать по кирпичам, пока оно не обрушилось само по себе...

Я оперся о стойку – ноги ослабли и дрожали, сердце стучало в горле. Казалось, еще пара минут в затхлом коридоре и тишине, которую нарушает лишь скрип допотопного чернильного пера, – и я заору так, что это обветшалое здание к чертям обвалится.

– Как Вера? – не отрываясь от писанины, осведомился Григорий.

Я промолчал, не зная, что ответить. Какая Вера? Я не знаю никаких Вер.

Григорий поднял на меня глаза, приподнял брови.

– Чего молчишь?

И я, вопреки первоначальному замыслу притворяться “своим” как можно дольше, выпалил:

– Я не помню, как сюда попал! Я и вас не помню, и Селивана! До того, как проснуться в этой... этой квест-камере я был в совсем другом месте...

Бородатое лицо Григория на миг окаменело. Затем расслабилось, он улыбнулся, продемонстрировав все свои немногочисленные зубы.

– Глюк подхватил? Не переживай, это со всеми время от времени бывает. Оттого тебя, видать, и выкинуло из квеста. Аппаратура глюканула – и все дела. А может, ты с “Тишь-да-гладью” перемудрил, перед квестом-то.

Эта его искренняя волосато-кариозно-стальная улыбка показалась мне самой расчудесной на свете, этот человек был добр ко мне, и я ухватился за эту доброту, как за спасательный круг, слезно протянул:

– Вы скажите, пожалуйста, что это за место? Я ничего не помню!

– Это, Олесь, Западный 37-й Посад, – спокойно сказал мужик.

– Сколько я здесь времени? – задал я новый вопрос, хотя не понял ответ на первый.

– Всю жизнь ты здесь, мил человек. Всю жизнь тебя знаю.